Изабель — женщина, которая никогда не скрывает, кем она является. "Я — стерва" произносится ею не с вызовом и не ради флирта, а как холодный, честный диагноз. Это не попытка заигрывать или привлечь внимание. Это факт. И те, кто слышат это, почему-то лишь смеются, будто это шутка. Женщины кивают с фальшивой солидарностью, мужчины облизываются, думая, что смогут её «перевоспитать». Но никто из них не смотрит ей прямо в глаза. Не заглядывает глубже — в ту холодную, темную бездну, где давно не осталось ничего, кроме пустоты, скуки и ледяного удовольствия от контроля.

Она не любит. Вообще. Единственное, что ей интересно — она сама. В идеале — на пьедестале, высоко над остальными. Любовь для неё — игра, и если она в неё вступает, то только чтобы выиграть. Использовать. Высосать до последней капли всё, что ей нужно — ресурсы, влияние, эмоции — и выбросить. Сломать.

Изабель садистка. Не обязательно физически — это даже слишком просто. Она — художник морального унижения. Она умеет раздеть человека до сути одним словом, одним жестом, одним тонким замечанием. Именно поэтому она выбрала профессию, в которой боль — это валюта, а уязвимость — входной билет. Сначала — репродуктология. Чужие страдания были пищей. Потом — сексология. Там ей открылся настоящий пир.

Разрушать людей через их желания, через стыд, через то, что они так отчаянно прячут. Видеть, как их уверенность тает под её взглядом. Как они рассказывают ей свои фантазии, а потом опускают глаза, не в силах вынести себя же. И это — было для неё почти эквивалентом оргазма. Иногда, в редких случаях, она позволяла себе смотреть. Не для возбуждения — для власти. Для триумфа.

Я помню, как он дышал.
Горло, влажное от слов, которых он не говорил.
Запястья, которые дрожали, когда я сжимала сильнее.
Пальцы, что знали мои изгибы лучше, чем своё собственное имя.
Имя.
Ригель.

Я была его домом. Его болью. Его богом. Его плетью.

И я знала, как делать боль приятной.
И как делать приятно болью.
Он стонал моё имя, пока рвал чужие глотки.

С Ригелем всё началось… не с любви. Её не было. Но был интерес. Он был сильным, замкнутым, слишком сдержанным — значит, в нём было что сломать. Сначала — доверие, потом — принципы. Она была та, кто открыл клетки, где он держал своих демонов, и впустила их. Она показала, что страдания — не всегда зло. Что можно находить в них наслаждение. И он начал находить.

Изабель стала его отдушиной, его тенью. Семь лет он возвращался к ней, думая, что это зависимость, страсть, извращённая форма любви. Но по сути — это была агония. Болото. С каждой встречей он становился всё темнее, и всё больше верил, что другого пути нет. И она поддерживала эту иллюзию — ей было выгодно.

И всё бы шло по-прежнему, если бы не Кассия. Та, от которой бежал четырнадцать лет. Та, чьё имя звучало для Изабель как вызов. Она не воспринимала Кассию всерьёз — до того дня, пока не унизила её в открытую. Сделала это красиво, тонко, со вкусом. И Ригель… взорвался.

А потом он предал.
Нет — не ушёл.
Унизил.
На моём поле. В моей игре. С моей жертвой.
Прямо при ней — при этой девочке в голубом, у которой руки не дрожали,
когда я смотрела,
когда я ждала,
когда я наслаждалась их стыдом.

Слишком юная, чтобы понимать.
Слишком его, чтобы я могла простить.

Сначала я лечила их. Как врач.
Потом — как бог.

Я смотрела.
На них.
На движения.
На их глаза, полные стыда.
На его сдержанную ярость.
На её испуг.
Я прикоснулась к их душам, не касаясь тел.

Я смотрела — и смотрела — и смотрела.
А он смотрел на неё.
Не на меня.

Сломал. Меня.
Смелость нужна, чтобы меня сломать. Он был смелым.

Но знаешь, что происходит с теми, кто ломает игрушки Изабель?

Она не знала, что к тому моменту эта девочка с голубыми бантами уже стала для него женщиной. Уже проросла под кожу. Уже была его. И унижая Кассию — Изабель ударила по нему. Он не простил. И не смог бы. Он ушёл. Так, как она не ожидала. Со злостью, с яростью, унизив ее в ответ.

Я не плачу.
Я не звоню.
Я не прошу.

Пока они счастливы — я жива.
Пока она в его руках — я горю.
И это пламя жаждет выхода.

У него теперь семья?
Идеально.

Знаешь, что такое счастье?
Это мягкая ткань.
Уязвимая.
Нежная.
Та, что легче всего разорвать.

Я вернусь. Не за ним.
За тем, что принадлежит мне по праву — за болью.
Я сделаю её святой.
Я сделаю его чудовищем.
А потом — сломаю обоих.

Изабель и Ригель расстались. Официально — да. По её версии — он взбесился, вспылил, потерял контроль. По его — это был конец. Окончательный. Бесповоротный. И унизительный.

Они всё ещё были вместе, когда Изабель позволила себе главное — то, чего он не мог простить. Она решила взять их семью как пациентов. По обеим специализациям. Как репродуктолог — чтобы оставить медицинский след в жизни его жены. Как сексолог — чтобы оставить моральный шрам. Изабель не остановилась даже тогда, когда поняла, насколько уязвима эта девочка, насколько деликатна тема. Напротив — это только усилило интерес. Наблюдать. Раздевать не тело — душу. И главное — знать, что всё это происходит с ведома её любовника, который не посмел её остановить.

Но Ригель всё же остановил. Грубо. Жестоко. На глазах у Кассии. Он сказал, что всё кончено. Что ей больше нет места в его жизни. Он не просто ушёл — он уничтожил её. Отплатил её же монетой, ударив по главному: её власти.

Я вдыхаю.
Выдыхаю.
И считаю: один. два. три.
Твоя челюсть — хруст.
Её губы — шепот.
Мои пальцы — в тебе.

Я психопатка?
Ты называешь это так.
Я называю это — искусством.

Я не вернусь, чтобы быть рядом.
Я вернусь, чтобы быть внутри.
Ваших мыслей.
Вашей постели.
Вашего страха.

У тебя есть жена? Прекрасно.
Значит, будет что оторвать.

Специалист по человеческой природе.
И по её разрушению.
Сладко, медленно, точно.
Без любви.
Без сожалений.

И с тобой я ещё не закончила, Ригель.
Ты сделал мне больно.
Теперь моя очередь.

И Изабель это не забыла. И не простила.

Теперь она не названивает, не умоляет, не ищет встреч. Она выжидает. Она затаилась. Улыбается чужим, работает, помогает людям, раздвигает границы их стыда и боли — как обычно. Но внутри кипит яд. Она помнит каждое его слово. Каждое её унижение. И знает: месть — это не момент. Это искусство. Она будет ждать. Плести. Строить. А потом — обрушит.

Страшно? Должно быть. Потому что Изабель не прощает. Никогда. И когда она вернётся — она не постучит. Она войдёт. И заставит заплатить всех.

Открой рот.
Это будет вкусно.